— Ты что, спятил? У меня нога больная!

Мистер Кисс рычит что то нечленораздельное, и его голос кажется эхом громовых раскатов. Ферлинг пускается бегом в сторону Ладгейт-Сёркус, но мистер Кисс настигает его и бьет в спину, а потом в ухо.

— К аристократам своим доебывайся! — загадочно вопит Билли Ферлинг.

Мистер Кисс пинает его по ноге, и Ферлинг падает на мокрые камни и то ли на самом деле теряет сознание, то ли притворяется. В насквозь промокшем от пота и дождя светлом костюме, мистер Кисс стоит над ним, все еще не разжимая кулаков, фырча и задыхаясь, как вошедший в раж бульдог.

— Ублюдок! Свинья! — Может быть, впервые в своей жизни он испытывает нехватку слов. — Подлый, подлый негодяй!

Он плачет, и тут появляется Старушка Нонни в желтой велосипедной куртке, защищающей ее пышный наряд. Она дергает его за рукав.

— Мистер Кисс. Хватит с него. Больше не надо, мистер Кисс. Хватит. Оставьте его в покое, мистер Кисс, — говорит она так, словно обращается к Лулу.

Гром гремит все громче, а шум дождя доносится откуда-то издалека. Голос Старушки Нонни высокий и властный, как ветер.

Все еще тяжело дыша, Джозеф Кисс думает: а почему это у лондонских женщин голоса с возрастом становятся резче? Голос Нон, например, часто напоминает ему крик птицы. Он вспоминает, что она живет где-то наверху, на одной из тех улиц за Смитфилдом, что уцелели во время бомбежек и история которых уходит далеко во времена, предшествовавшие Большому пожару.

— Ну же! — говорит она более сурово. — Ну же, мистер Кисс! Вы ведь знаете, что с вами сделают, если обнаружат вас здесь!

Он решает, что, когда его в следующий раз выпустят из психушки, не важно, какой именно, он отправится в Голландию и навестит свою семью. Интересно посмотреть, как полицейский превратился в писателя.

Полагаю, она заслуживает этого успеха. Распластанный на земле Билли Ферлинг зашевелился. У него сломан зуб и губа распухла.

— Псих проклятый!

— Совершенно верно, — говорит Джозеф Кисс почти добродушно, хотя гнев его до конца не иссяк. — Я псих с Флит-стрит. Хочешь еще? — Он наблюдает, как Билли Ферлинг поднимается на ноги и быстро уходит в дождь, в темноту пустынных улиц.

— Пойдемте, мистер Кисс! — Старушка Нонни берет его за руку, которая теперь выглядит такой же исцарапанной, как рука Евы. — Не стоит терять свободу раньше, чем вы сами того захотите. Согласны?

— Этот мужлан — бессовестное животное! — Неожиданно его сотрясают ужасные рыдания.

— Да все они такие, милый. Пошли-ка. Я знаю одно местечко, где и в это время можно найти что выпить. — Старушка Нон обнимает его. — Мистер Кисс, дорогой вы мой.

Гроза еще не прошла. Кажется, что она вечно будет бушевать над Холборнским виадуком. Он глядит на изящные очертания моста, этого символа своих надежд. В желтом свете фонаря видно, как дождь льет ровно, горизонтальными струями. Ветра нет. Она разворачивает его, и он послушно следует за ней. Частые молнии освещают Сити, собор Святого Павла, Олд-Бейли и полдюжину церквей, а также развалины, оставшиеся со времен войны, до сих пор почему-то не восстановленные дома. Мистер Кисс продолжает плакать, сжимая в своей ладони крохотную ручку Нонни.

— Все это не должно вас так удивлять. — Старушка Нонни тащит его в темноте по заплесневевшим кирпичам и бетонным обломкам, по прибитой дождем сорной траве. — Наверняка вам доводилось видеть всяких подлецов больше чем нужно, мистер Кисс.

Запах дождя на руинах помогает ему собраться. На несколько секунд он останавливается, чтобы вдохнуть ночную прохладу и сориентироваться в пространстве. Он делает глубокий вдох.

— Думаю, так и есть, дорогая. Но они уязвляют мое чувство справедливости, понимаете? — Вопреки обыкновению он чувствует себя на этой территории, сотни раз обхоженной им вдоль и поперек во время войны, как в совершенно незнакомом месте.

— В этом старом городе удивительно мало справедливости, мистер Кисс. Кроме той, которую мы проявляем сами.

Ему кажется, что гром сотрясает половину всего Лондона, что дома кренятся и грозят упасть. Старушка Нонни хихикает:

— Вперед, дорогой. Почти пришли.

Она кивает на слабый свет газового фонаря, прикрытого так, чтобы привлекать как можно меньше внимания. И вновь Джозеф Кисс озадачен тем, что не помнит этого проулка, впрочем, напоминающего многие из тех, где он бывал до войны. В свете фонаря видно, что дождь, как река, падает с неба на покрашенную в стародавние времена вывеску, изображающую грубой формы голову с ухмыляющимся окровавленным ртом, выпуклыми глазами, короной из веток, торчащей из спутанных волос.

«Голова старого брана». Маммери писал об этом месте. Он рад тому, что мир вокруг по-прежнему реален.

— Это старейший лондонский паб.

— Даже мистер Маммери всего не знает.

Старушка Нон толкает узкую дверь, раздается скрип. А потом происходит колоссальный взрыв. Гром и молнии, собравшиеся над Виадуком, создают впечатление, что весь город взлетел на воздух. Пораженные, два ветерана оглядываются назад.

— А теперь то, что я называю «сюрприз»! — говорит Нон, присвистывая. — Тут вас помнят. Вы спасли их в сорок первом.

Гнев покинул мистера Кисса, оставив в его сердце лишь ненависть к самому себе. Промокший до нитки, стоит он у входа в паб «Голова старого брана» и чувствует себя совершенно униженным.

Нонни обнимает его, в ее старых глазах кроется сочувствие.

— Вы сделали все, что могли, мистер Кисс. Вы всегда делаете все, что можете. Но мир не становится лучше от одного усилия воли. Не так ли? Вы должны быть благодарны за то, что почти всегда следовали своим собственным путем. Некоторые из нас привыкли к тому, что у них никогда не будет такой возможности. Некоторые из нас знают, что мы никогда не сможем изменить правила.

Мистер Кисс берет себя в руки.

— Но мы можем попытаться, моя дорогая Нонни.

Его вздернули в жаркий погожий день, Он висел и отбрасывал жуткую тень, И прохожий, под виселицей проходя, Наступил на нее, а он как закричал: «Эй-эй-эй! Что ты ходишь по тени моей!»

И своей прежней походкой он направляется к покрытой пятнами дубовой стойке и требует у растерянного бармена две порции лучшего портера.

Часть шестая

Горожане уходят

Джозеф Кисс

Когда миссис Газали впервые оказалась в его постели в квартирке на Флит-стрит, мистер Кисс признался ей, что его телепатические способности ограничиваются Лондоном:

— Не могу читать чужие мысли в провинции. А ведь там, возможно, я был бы куда более популярен.

Наслаждаясь его гостеприимством и откровенностью, Мэри повернулась к окну, за которым кружили белые снежинки, и, чтобы согреться, прижалась к его телу.